Опаздывают из-за лошадей… Всё-таки решают начать без птицы-тройки, застрявшей в пробке. На сцене «грязно». Приглушённый, будто лампадный свет. Месиво, вперемешку со старыми обшарпанными стенами, ботинками, галошами. Висит афиша сегодняшнего спектакля.

Слышен протяжный свист. Из левой кулисы, медленными шагами, утопая в настоящей сырой земле, выходит маленький Павлуша, он смотрит на родителей совсем ещё наивным взглядом, а затем уходит с характерным «чваканьем-чавканьем» прямо во взрослую жизнь, так сказать, «из грязи в князи».. Одно мгновение – на сцене появляется «нисколько не повзрослевший» Чичиков в исполнении обаятельнейшего Сергея Безрукова… Он нарочито читает афишу, изучая список действующих лиц, чуть погодя срывает бумагу со стены. Приём отнюдь не новый, но, по крайней мере, сразу предупреждающий, что театр будет играть, даже хулиганить с известным текстом.
Сценограф Сергей Бархин предложил крайне лаконичное решение сценического пространства. Унылые полупустые комнаты каждого из помещиков, символически напоминают ту знаменитую шкатулку с двойным дном и раздвижными перегородками, которую носил с собой в течение всех похождений гоголевский Чичиков. Сцена освещена тусклым, почти «лампадным» светом.
Появившийся на сцене Безруков моментально приковывает к себе всё внимание зала. Невероятные гримасы, ужимки, танцы, песни, синтез лицедейства и актёрства Сергея Безрукова заставляют зрителя не только сочувствовать Чичикову, но и всячески его оправдывать. И вот уже кажется, что Павел Иванович - среднестатистический предприниматель, человек своего, то есть, простите, нашего времени. И ничего тут зазорного нет!

Кстати, способ актёрского существования Безрукова – Чичикова резко контрастирует с тем, как действуют на сцене другие персонажи. Карбаускису просто необходимо было показать эту разницу между гиперподвижным Чичиковым и заторможенными жителями губернии.
Павел Иванович в «Похождении»– некий законченный тип, соединивший равнодушие и наивность Хлестакова и авантюризм и лицедейство Остапа Бендера. Безруков, играя эту роль, синтезирует несовместимое: он то мягкий и податливый как пластилин, то гротескно-шарнирный, крутящийся вокруг своей оси. Играет взглядом, голосом, словами. Чичиков у Безрукова – суетливый, чирикающий, почти птичий.
Режиссёрские приёмы во многом не приемлют описания, их надо чувствовать и наблюдать. Вот, например, метафора Карбаускиса : Павел Иванович зачерпывает руками грязь, и, произнося при этом: «Боже мой, как страшно, не влезть бы в какую-нибудь историю», быстро просит воды. Руки Чичиков, конечно, отмоет, но задуманное дельце будет отдавать грязнотцой.

Следует отметить, что зрителю, пришедшему на спектакль нет никакой необходимости знать поэму «Мертвые души» — в отличие, например, от любимовских инсценировок прозы, которые невозможно понять и оценить по достоинству без хорошего знания первоисточника. Здесь же предпочтительнее даже вовсе не читать предварительно «Мертвых душ», ибо зрителя, предвкушающего увидеть на сцене эту поэму, знакомую и читанную вдоль и поперек, ждет разочарование.

Мы не увидим дорогих сердцу гоголевских персонажей: ни патологического скупердяя Плюшкина, доживающего свой век среди гниющего старья, которое никак нельзя выкинуть, ибо — добро, свое, нажитое; ни утонченно-праздного Манилова, — любителя греческого языка и особенно экзотично-греческих имен, — воплощение бесплодных мечтаний, и не пытающихся хоть когда-нибудь воплотиться; ни жуткого, невозможного хама Ноздрева, от которого можно спастись только позорным бегством.

Череда зарисовок, которые продуманно сменяют одна другую, в результате чего, герой проходит ступень за ступенью, слой за слоем, уровень за уровнем. Литовец Карбаускис вслед за Чичиковым, раздвигающим одну за другой плоскости стен, словно потайные ящички какой-нибудь шкатулки с секретом, погружается в дебри русской глубинки — в надежде продраться к сути, дойти до сердцевины, до той неведомой «особенной стати» России, воспетой поэтами. И, добравшись, режиссер показывает нам то, к чему он пришел. В «сердцевине», в глубине — тройка распряженных лошадей, лениво, с чавканьем жующих сено. И - сонное царство, симфония из слившихся воедино всяческих храпов, посапываний, с присвистом и без.

Это взгляд отнюдь не влюбленного в Россию патриота, а трезвого, ироничного наблюдателя. Россия с ее «особенной статью» — миф, говорит нам режиссер. Нет птицы-тройки, о которой писал Гоголь, и никуда не летит Русь. Она спит, простояв часы в московских пробках, жуёт сено или что придётся. Одна живая душа - Чичиков, да и та устала, заговорилась и улеглась спать, изрядно не то посвистывая, не по похрапывая. Здесь больше ничего никому не нужно. Здесь не осталось хрестоматийности. Здесь Манилов (Алексей Усольцев) не мечтает, всё плесневеет у Плюшкина (Олег Павлович Табаков) далеко не от скупости, да и Ноздрёв (Дмитрий Куличиков) устал «барахтаться». И потому даже путёвого скандала в финале не получится : все уснут вслед за Чичиковым.

Но всё это было бы очень грустно, когда бы не было так смешно! Миндаугас выбирает яркую форму, гротескную, как оказалось этот строгий концептуалист не прочь и похулиганить. Оттеняет назидательную миссию Гоголя обворожительный, разнообразный, одним словом, талантливый Сергей Безруков, на коего и советую Вам пойти посмотреть, а вопросы о судьбе «тройки-Руси» можно решить и в другой раз…